ЛОРА СТЕПАНСКАЯ
Как-то в литературно-драматическую редакцию туркменского телевидения пришла большая веселая шумная группа молодых людей — это были выпускники московского театрального вуза ГИТИСа, специальный курс замечательных педагогов Ольги Пыжовой и Бориса Бибикова. Они должны были стать труппой нового национального молодежного театра имени Алп Арслана, открытого в Ашхабаде. Наша редакция планировала представить их телезрителям, поговорить о начале творческого пути. Я в этой передаче участия не принимала, но так поразилась звучанию одного женского голоса, что пошла посмотреть, кому он принадлежит.
![](http://ck66425-wordpress.tw1.ru/wp-content/uploads/2022/05/WhatsApp-Image-2022-05-28-at-5.35.54-PM.jpeg)
История театра обычно выделяет актеров, чей завораживающий, необыкновенный голос становился визитной карточкой творческой судьбы — так неповторимо звучали Мария Бабанова, Вера Комиссаржевская — великие русские актрисы, так у нас остались «на слуху» Зиновий Гердт, Ефим Копелян… Я увидела тоненькую лучезарную девушку с неправдоподобно толстой косой, черными матовыми глазами-омутами и проникновенной музыкальностью речи. «Менгли, — подумалось мне. — Муза Махтумкули». Я готовила новую программу поэтических вечеров, хотела начать ее с любовной лирики великих поэтов, — лик и голос девушки были счастливой находкой. Пошла знакомиться.
— Мая, — представилась начинающая актриса и приковала к себе мой интерес навсегда.
Сегодня день рождения Мая-Гозель Аймедовой, чьи кинообразы покоряли зрителей на всех континентах своей самобытностью, умением при минимуме слов и физических действий передать любовь, жизнь души, трепетное движение чувств и настроений.
Её Огулькейик из «Невестки» Ходжакули Нарлиева известна каждому туркмену. Я видела кадры из фильма с лицом Маи Аймедовой, выставленные в рамочках, как семейные фотографии, в домах туркмен-переселенцев, давно живущих за рубежом и тоскующих по родине. Огулькейик родной человек, лицо которого хочется видеть. Её берегут, — всё кровное, всё своё.
Сюжет картины предельно прост: в песках у старика-чабана в доме живет молодая невестка-ковровщица. Единственный сын чабана, её муж, погиб на фронте. Огулькейик не верит в его гибель и ждет. И никакого видимого драматургического конфликта. Диалоги между героями сведены к минимуму.
Как же передать в кадре трагедию обреченной на личное одиночество молодой красивой деятельной женщины, трагедию войны, когда конфликт уходит с поверхности в глубину?
В фильме «Когда женщина оседлает коня» Мая Аймедова — Артыкгуль. Молодая женщина приняла Советскую власть, не побоялась восстать против всесильного бая, традиционных законов адата и шариата и пытается повести за собой женщин аула, отстаивая новые человеческие права на жизнь. Но что делать со страхом односельчан, которые сгибаются под тяжестью одного взгляда Меред-бая? Артыкгуль не опускает глаз. Она погибнет от рук байского сына. Но Меред-бай не выдержит и, признав поражение, покончит с собой.
Как сильна, как выразительна эта молчаливая дуэль взглядов — Меред-бая и Артыкгуль.
Обращусь к высказыванию Ходжакули Нарлиева:
«Я убежден, что туркмены кинематографический народ. Одна из тенденций современного кино — не подменять собой ни литературу, ни театр. То есть кино стремится к тому, чтобы слово возникло лишь тогда, когда заменить его нечем. Одно из непреложных правил, связанных с бытовыми навыками моего народа, — не говорить о том, что видно, доступно взору».
Для Маи Аймедовой нет психологического барьера в долгих крупных планах без слов, когда ни за что не спрячешься, — тут всё, что в тебе есть, как на ладони. В «Дереве Джамал», например, мы видим, как в одном крупном плане безыскусно и трагически меняется лицо ее героини при первой встрече с мужем, вернувшемся домой из госпиталя, — от счастья до отчаяния. Или их бессловесная встреча после тяжелой обиды и разлуки у дерева. Идет ливень. Назар, отбросив костыли, — руки заняты лопатой — с трудом пытается удержаться на одной ноге и не может оторвать глаз от Джамал, тоже пришедшей к дереву. На их лицах и бесконечная нежность, и боль, и чувство вины, и мольба о прощении, и счастье, потому что рядом всё понимающие, любящие глаза… Ничего особенного не происходит. Просто льет весенний дождь, два человека — он и она — копают арык у дерева, чтобы накопить для него, растущего на такыре, воду, и смотрят друг на друга. И мы, зрители, смотрим, и сжимается сердце от богатства человеческих чувств, и почему-то хочется плакать.
Вспомните финал «Манкурта», достигающий подлинно эпической высоты. Проезд Маи — Айим на царственной высоченной белой верблюдице в поисках своего единственного сына, безумие их встречи и материнских усилий вернуть сыну-манкурту память о родине, о семье, о кровных чувствах родственной близости. Кажется, она близка к победе. Но раздается резкий приказ хозяина и манкурт навсегда остается манкуртом: он механически, по команде стреляет в родную мать. Метко стреляет, это умение осталось, — прямо в сердце.
Классическая кульминация трагедии достигает своей цели. С картины уходишь просветленным собственными чувствами и с глубокой благодарностью к Актрисе, к режиссеру, которые дали тебе силы это потрясение пережить. Чингиз Айтматов принял Айим Маи Аймедовой с искренним удивлением художника, — в страстных, глубоких, молчаливых героинях Аймедовой распахивалась натура самой актрисы — тонкая, чуткая, мятущаяся.
Ходжакули Нарлиев и Мая-Гозель Аймедова принесли в кино особую поэтическую манеру, в которой естественная простота сочетается с величайшим нервным напряжением и одухотворенностью.
Чтобы понять их, надо понять знойные вечные Каракумы, переменчивый ветер над седым Каспием, голые скалистые ущелья величественного Копетдага, причудливые трещины такыра до самого горизонта, — все, что формировало на родной земле национальный характер, национальную культуру, национальное мироощущение. Они созданы из этих стихий в прямом и переносном смысле.
Пусть всегда талант будет благословенен.